В Чечне подвергнуться преследованию может кто угодно: и участник оппозиционного телеграм-канала, и представитель ЛГБТК+, и просто аполитичный, но случайно попавшийся под руку человек. Наш подзащитный рассказал, как прошел через пытки и провел больше двух недель в одиночной камере, куда обычно сажают «колдунов и боевиков». История началась с обыска из-за недавно полученного загранпаспорта, продолжилась задержанием за оппозиционные каналы и поисковик авиабилетов, а закончилась банальным желанием силовиков заработать больше денег. Как выглядит правосудие в Чечне — в интервью нашего подзащитного Тимура (имя изменено в целях безопасности).
Тимуру — 28 лет. Он родился в одном из городов республики Чечня.
До ареста
Детство и юность я прожил в городе на юге России, там учился. Жил с тетей – сестрой отца. В том городе было больше свободы, и друзья у меня там были. Но всё равно вернулся в Чечню, потому там моя Родина. Однако после жизни в другом городе в Чечне я уже себя чувствовал не совсем местным, и мне пришлось заново привыкать к менталитету. В Чечне свои местные законы, традиции, которые сковывают: сказал что-то не так — тебе уже что-то угрожает. Ты не можешь быть, тебе надо постоянно фильтровать то, что ты говоришь и делаешь.
«Я читал дела и понимал, что все они — сфабрикованы»
После возвращения в Чечню я устроился работать в суд, потому что отец захотел, чтобы я там работал, и я подумал: «Ладно, там можно помогать людям». Но когда я проработал там всего год, я понял, что там, наоборот, не помогают людям. Если бы я остался, пришлось бы делать то же, что и делают все остальные: фабриковать дела.
Например, муж с женой разводятся и решают, у кого останутся дети. И они всегда остаются с мужчиной. Там даже не смотрят на обстоятельства, решения принимают необъективно. Другие коллеги относились к этому нормально, и даже наедине не обсуждали, как работает система, потому что это было опасно и страшно.
Я работал секретарем судебного заседания. Чтобы попасть на эту должность, надо заплатить взятку в 400 тысяч рублей, а зарплата при этом 11 тысяч рублей. Но это на самом деле прибыльное место, если ты ищешь пути заработать — например, берешь взятки. Потом можно купить следующую должность, судьей можно стать за пять миллионов рублей. Я читал дела и понимал, что все они — сфабрикованы. То, что меня довело, — это митинг в поддержку Кадырова. Нас с утра собрали и сказали, что нужно пойти на митинг, а кто не пойдет — будет уволен. Я приехал на этот митинг, и мне стало противно от самого себя, поэтому я развернулся и уехал. Меня, однако, не уволили после этого, и я ушел сам.
Некоторые люди жаловались. Их увезли, избили, и они больше не жаловались
После суда я начал помогать родителям в их магазине — у них был свой бизнес. Жил я тоже с родителями: у нас был двор, в нем два дома, в одном — я, в другом — родители. Когда я осознал, что происходит в Чечне и что делают с людьми, я начал обсуждать это с родителями. Наши отношения стали более напряженными, хотя они тоже не поддерживали происходящее, но не хотели, чтобы я ввязывался в оппозицию и критику власти, потому что переживали за меня. Сами родители ненавидят Кадырова и власть, но боятся говорить об этом. У них, по сути, отжали бизнес: у родителей был большой, хороший бизнес, но в один день Кадырову захотелось построить там свои магазины. Магазины отца и других людей — всё снесли. Некоторые люди жаловались. Их увезли, избили, и они больше не жаловались.
С родителями у меня не было особо свободы, мне многое запрещать. Мне пришлось их упрашивать, чтобы поехать отдохнуть в Геленджик. Разрешили поехать только с двоюродным братом. Он, кстати, силовик и работает с теми же людьми, что меня похитили. Его должность не спасла меня от ареста, но облегчила моё нахождение в заключении: меня не били током, лишь угрожали.
Обыск, задержание и одиночная камера
С обыском ко мне пришли ночью. Меня со словами «с тобой хотят поговорить» позвала мама, я спустился, там стояли силовики и двое мужчин в гражданском. Нам объяснили, что проверяют людей, которые недавно получили загранпаспорта. Они копались в тумбочках, вещах, шкафах, проверяли историю браузера. Увидели, что я читаю оппозиционные каналы, а в истории поиска нашли Aviasales. Спросили, лечу ли я куда-то и зачем. В итоге сказали, что я поеду с ними.
Когда меня уже забирали, я попросил подняться наверх и взять куртку. Со мной отправили одного из сотрудников с автоматом, который шел за моей спиной. Пока мы поднимались, он то ли затвор передергивал, то ли ещё что-то, — и вот от этого звука было страшно.
«Его привезут сюда и будут пытать, а мне надо будет смотреть на это»
Меня посадили в машину, и мы поехали в место, где сидит ГБР («Группа быстрого реагирования»). Это не то же самое, что в России, в Чечне ГБР выполняет самую разную работу: и на дорогах стоят, и людей похищают. Когда везли в машине, тоже было страшно, я даже помню, как сердце билось, и мысли были — выпрыгнуть из машины. Но потом думал: «Ну а что дальше? Выпрыгну, побегу, а что дальше? Поймают — хуже будет». Они привезли меня в этот полк ГБР, завели в кабинет, взяли мой телефон — вот в этот момент ещё страшнее стало. Меня попросили назвать пароль, а потом начали копаться в моем телефоне, а у меня там чего только не было. Следователь нашел в переписке с друзьями гифки с Гачимучи (популярный интернет-мем — прим. редакции). Опер посмотрел и спросил, кто это такой. Я ему попытался объяснить, что это мем, но он всё равно отнесся с подозрением, однако больше вопросов про гачимучи не задавал.
Потом начал спрашивать про друзей, — называл каждого, кто был в переписках. Интерес сразу пропадал, когда говорил, что человек не из Чечни. Потом дошли до моего друга из Чечни, пробили его по базе и сказали, что его уже задерживали. Я ответил: «Да, за атеизм», а мне сказали: «Нет, за то, что он гей».
Со своим другом я хотел переехать в Португалию (название страны изменено — прим. редакции). После того, как его пробили по базе, за ним поехали силовики. Мне сказали, что его привезут сюда и будут пытать, а мне надо будет смотреть на это. Но мой друг в тот день работал в ночную смену, а его мать сказала, что он уехал работать в Краснодар. И они не нашли его. Я подтвердил, что он и правда уехал, хотя знал, что он работает в ночь. Мы общались после моего задержания, я просил его покинуть хотя бы Чечню. Не знаю, где он сейчас — пропал куда-то. Его и до моего задержания похищали три раза — его даже Кадыров допрашивал. Кадыров объяснял ему, что он плохой человек, выбрал плохой путь, и его ждут страдания.
Я думаю, Кадыров любит какие-то такие «особенные» случаи, чтоб к нему привозили лично поговорить. Мне кажется, ему это нравится – чувствовать себя королем. Вместе с другом привезли ещё одного парню и девушку, девушка относилась к ЛГБТ+персонам. Место это находится под землей, в спортзале резиденции в Грозном. Друга потом отпустили, а вот насчет двух других – не знаю.
«У нас нет невиновных: ты либо рассказываешь свою вину, либо придумываешь её себе»
Ночью после первого допроса я спал на диване в коридоре, в котором стоял разбитый телевизор. Я спросил у своего двоюродного брата, почему он разбит. «Мы головой ударили человека об него», — ответил мне брат.
Утром был второй допрос в том же кабинете. В этом кабинете стоят три палки: одна большая, другая обычная деревянная и пластиковая труба. Силовики хвастались, что большая палка используется для пытки «Подвешивание», которую они сами придумали и которую никто не выдерживает. Один из сотрудников взял эту палку большую и спросил: «Тебя были когда-нибудь били такой по голове?». А такой палкой ударишь по голове — сразу смерть, она реально огромная, она же должна выдержать человека, когда его подвешивают.
В кабинете сидела сотрудница, которая сказала: «Я сейчас пойду обедать и тебе лучше бы всё рассказывать. Потому что, когда я выйду, он уже совсем по-другому будет с тобой разговаривать». И действительно, когда она вышла, опер перешел от разговоров к делу: бил пластиковой трубой по плечам и повторял всего одно и то же. Он задает вопрос, я отрицаю, он бьет и повторяет, и так до сих пор, пока я не начну соглашаться. Они вешали на меня всё, даже какие-то встречи с террористами. Постоянно придумывали разные теории и просто хотели, чтобы я хоть что-то взял на себя.
На первом допросе я пытался как-то намекнуть, что всё происходящее – не очень законно. И мне показали на машинку, которая бьет током, и сказали, что один провод – это адвокат, а второй – судья. Я пытался объяснить, что я ни в чем не виновен. Мне ответили: «У нас нет невиновных, ты либо рассказываешь свою вину, либо придумываешь её себе».
После второго допроса мой двоюродный брат отвел меня в одиночную камеру. В ней четыре шага вперед и четыре шага от стены до стены. Железная кровать, на ней – деревянная доска. Есть лампочка, но нет света, поэтому сидишь в темноте. Там я провел 18 дней. Обычно в одиночные камеры сажают либо боевиков незаконных вооруженных формирований, либо колдуний. Реже – тех, кого относят к ЛГБТК+.
В камере было много надписей тех, кто сидел до меня, на деревянной доске было написано: «Ты сам виновен в том, что случилось. Не сломайся». Была надпись, оставленная какой-то девушкой – я уже не помню, как я понял, что это была девушка, и что именно там было написано, но она прощалась с матерью и просила, чтобы та не показывала свою боль.
«В Европе на собаках женятся»
На 14 день приехал журналист канала «Грозный». Меня отвели в комнату, задавали вопросы и объяснили, что я не прав. Журналист рассказывал, что в Чечне всё хорошо, что такие, как я, мешают Кадырову, который хочет сделать нашу республику великой. Мой собеседник знал, что я хотел уехать, и начал рассказывать, как плохо на Западе, говорил, что в Европе на собаках женятся. В общем, журналист мне рассказывал, в чем я не прав, а я отвечал, что я этого не знал или что я ошибался. Это снимали на камеру. Сюжета по телевидению так и не показали.
Перед тем, как отпустить, меня привезли в РОВД. Там были мой отец, мать, двоюродный брат. В РОВД с матерью приехала наша родственница, она мать одной из жен приближенного к Кадырову человека. Она авторитет имеет в нашем городе. По идее, она должна была как-то помочь мне, но в итоге она даже не зашла в РОВД — не знаю, почему. Может быть, передумала и не захотела мне помогать.
Меня, отца и мать отвели в отдельный зал. Снимали на камеру, а замначальника РОВД обвинял меня перед родителями в модерации оппозиционного канала, и вообще много чего на меня наговаривал. Моя мать — единственный человек, который за меня там заступился. Она сказала, что я не плохой человек и я не делал того, что мне приписывают.
Побег из Чечни
«Лучше ты останешься, нежели уедешь и создашь нам проблемы»
После того, как меня отпустили, мой двоюродный брат отвез меня домой. По пути мы заехали в банк, там я снял 600 тысяч рублей со своей карты — это деньги, которые остались с продажи машины. Сколько отдали родители, я точно не знаю, но обычно выкуп — миллион рублей, если тебя задерживают за принадлежность к ЛГБТК+. Объем выкупа зависит от благосостояния семьи: если семья богатая, то просят больше, если бедная – то меньше.
Компьютер у меня забрали. Целый месяц ко мне приезжал участковый каждый день, проверял, дома ли я. Мне надо было спуститься и показать, что я действительно дома. Всё это время я жил в страхе: часто стоял у окна и смотрел на улицу, боялся, что снова приедут. Потом я обратился за помощью к правозащитникам, чтобы уехать. Родителям я сказал, что боюсь находиться в республике. Особенно с учетом того, что меня обвинили в принадлежности к ЛГБТ+, обычно за такое похищают снова, чтобы дважды денег заработать. Родители не поняли, был скандал. Отец сказал: «Лучше ты останешься, нежели уедешь и создашь нам проблемы».
Правозащитники купили мне билет и вывезли из республики. Потом уже восстановил загранпаспорт. Родители и двоюродный брат меня не искали, в розыск не подавали, ничего не писали. Я им тоже писать не хочу: как мне рассказали друзья, мой двоюродный брат уже ездил воевать в Украину, вернулся, его до командира подняли.
Раньше, когда я думал уехать с другом в Португалию, я не знал, кем я точно хочу работать. Сейчас же я думаю над тем, чтобы получить юридическое образование за рубежом, если будет такая возможность. Но если не получится, то ещё я бы хотел работать в полиции, чтобы помогать людям, но в другой стране, не в России.