Сара Бибулатова родилась в столице Азербайджана Баку, но в паспорте как место рождения указан город Грозный. Дата рождения тоже изменена — Сара об этом узнала случайно, когда мать нечаянно обронила это в разговоре. 19 лет Сара прожила в Баку и не думала ехать ни в Чечню, ни на Северный Кавказ, считая своей родиной именно Азербайджан.
Баку как место жительства для семьи был выбран не случайно. Отец не мог оставаться в России, потому что находится в федеральном розыске. Причина осталось для Сары загадкой: по ее словам, уголовное преследование было как-то связано с участием в террористических организациях. В Азербайджан семья переехала еще до рождения Сары — в то же самое время, когда многие чеченцы покинули свою родину из-за второй чеченской кампании.
«У отца нет документов, и в Баку он живет чисто по связям с другими чеченцами, у которых есть какие-то государственные должности. У него есть карточка, подтверждающая его статус беженца здесь, в Баку, или что-то вроде того. Но паспорта у него нет. Не знаю, как он передвигался», — рассказывает Сара.
А путешествовал отец Сары часто. Наиболее популярный маршрут — через Грузию в Сирию, нелегальным путем. Там он участвовал в ИГИЛ — террористической организации, действовавшей на территории Сирии. С 2018 года поездки прекратились, здоровье уже не позволяло отцу выносить долгие переезды. «Мать иногда рассказывала, с каким трудом они туда добирались, какие-то непонятные пути, как их там встречали», — вспоминает Сара.
«Он бы повез меня прямо в Сирию, чтобы я была среди таких же, как и он»
Сам отец немногое рассказывал о своей деятельности, но всегда с теплом отзывался о Сирии и людях, которые с ним работали. Даже хотел увезти туда дочь, чтобы показать, как должны жить мусульмане.
«Я была подростком, и отец тогда говорил, что втайне от матери хотел бы увезти меня с собой, чтобы я увидела, что такое настоящая жизнь. Что это правильный путь, истинный. Говорил, что эта жизнь нам дана для испытаний. Ему было все равно на боевые действия, он бы повез меня прямо в Сирию, чтобы я была среди таких же, как и он. Чтобы я там научилась всему, выучила Коран на арабском наизусть», — рассказывает Сара.
Религиозность отца проявлялась и дома: Сару воспитывали богобоязненной мусульманкой. С самого детства она делала намаз, читала Коран, а с 10 лет держала Уразу — мусульманский пост. В 13 лет Сара начала носить хиджаб — и это в Баку, где, несмотря на ислам, ношение хиджаба не распространено. Следование религиозным обрядам ребенком воспринималось болезненно и с протестом:
«Я сопротивлялась, потому что я не особо это все понимала. А когда тебя заставляют, делать это не хочется. Но когда меня начали, как говорит мой отец, «побивать», я уже никак не могла сопротивляться. Чтобы как-то защитить свою психику, я просто поверила во все это и держалась за то, что мне говорил отец. Но чем старше я становилась, тем больше я себя узнавала. Появились какие-то сомнения, первые вопросы. А нужно ли мне это? Та ли это жизнь, которой я хочу?»
Недостаточная религиозность — не единственная причина побоев. Сару могли ударить за то, что она разговаривает с мальчиками-одноклассниками. Тем более, что в школе учился родной брат Сары, который внимательно контролировал, с кем общается сестра: мог заглянуть во время перемены или урока, а иногда начинал ругаться прямо в классе.
Наказывали и за игры на улице. Мама Сары не всегда успевала предупредить дочь, что отец возвращается домой: в таких случаях он ловил Сару на улице, мог побить на месте или же затащить в дом.
Родители воспитывали Сару именно так, потому что готовили для дочери вполне определенную жизнь. «Мне с самого детства говорили, что работать и учиться я не буду. В детстве было тяжело это принять: все другие дети о чем-то мечтают, а мне запрещено. Моя цель в этой жизнь — просто быть хорошей, послушной дочерью, выйти замуж и сохранить свой брак», — объясняет Сара.
Ее хотели забрать из школы сразу после шестого класса. Многие девушки на Северном Кавказе сталкиваются с этим: им не позволяют окончить даже среднюю школу, забирают домой, а окружение и власти одобряют такое решение родителей.
Как оказалось, в Азербайджане нельзя оставить ребенка без образования. К родителям Сары тут же появились вопросы, и отцу ничего не оставалось, кроме как смириться, что его дочь отучится девять положенных классов и лишь после этого сможет остаться дома.
«Баку на самом деле очень современный город, там большинство девушек независимые и самодостаточные. Но менталитет моего отца не менялся: он признавал только религию и ИГИЛ. Не любил жить по законам, которые придумали власти, и не хотел иметь ничего общего с государством.
Даже в Чечне ему не нравится: говорит, что там все тоже очень распущенные. У отца везде все распущенные, везде все харамничают. Поэтому он хотел отвезти меня в Сирию, чтобы я была богобоязненной», — вспоминает Сара.
«Чем бездарнее я в глазах родителей, тем дольше я останусь дома»
Предполагалось, что сразу после учебы девушку выдадут замуж. Однако семья столкнулась с неожиданной проблемой: будущая невеста не умела готовить. У Сары уже появлялись первые женихи, которые приходили посмотреть на девушку, но родители не могли ее отдать: им было стыдно, что из их дочери не получится прилежной хозяйки. Дома кулинарные навыки невесты неизменно становились причиной ссор.
Сара быстро поняла, что все, что отделяет ее от нежеланного брака, — это ее неумение готовить. Девушка превратила это в свою защиту: «Меня пытались научить готовить. Четыре раза была на четырех разных курсах по кулинарии. Я просто приходила туда, ела и шла домой. Я прекрасно знала, что чем бездарнее я в глазах родителей, тем дольше я останусь дома, поэтому я просто строила из себя такую вот никчемную, мол, не могу, не получается».
После окончания учебы Сара четыре года сидела дома, почти не выходя из своей комнаты. Появляться на улице без сопровождения отец не разрешал, о дальнейшей учебе мечтать не приходилось. Единственным вариантом выбраться из дома и стать свободной от родителей был брак, но тогда вместо родителей появился бы не менее контролирующий муж. И в этой безвыходной, казалось бы, ситуации Сара нашла другой путь.
В 2022 году она обратилась в ООН и пожаловалась им на свою ситуацию. Контакты нашла в интернете, написала на электронную почту. Сотрудники организации пригласили семью на встречу, на которую приехали Сара, ее мама и брат. Их развели по разным комнатам, и пока сотрудники беседовал с мамой и братом, Сару увели, посадили в машину и увезли в шелтер.
Там она прожила несколько месяцев. А затем родители узнали, где находится Сара, пришли к шелтеру вместе со знакомыми чеченцами и потребовали отдать им дочь. Сотрудники, однако, навстречу родителям не пошли и заявили, что не отдадут девушку без ее согласия.
Социальный работник предупреждала Сару, что ее семья, вероятно, не изменилась, и возвращаться обратно не стоит. Но психолог, которая приходила в шелтер, наоборот, говорила, что семья — это главное, что родственники смогут дать Саре образование и стоит позволить им исправиться.
«Я сама согласилась. Поверила родителям, вернулась домой. Я очень легко поддаюсь влиянию, особенно если это психолог. Потом я узнала, что моя семья ее подкупила. Мне об этом рассказала мама. Мы сидели за столом как-то раз, а мне мама так с юмором говорит: ”А мы же ее подкупили”», — вспоминает Сара.
«Это было самое лучшее время, которое я когда-либо проводила со своей семьей»
Домой девушка вернулась на определенных условиях: соцработник пообещала, что будет каждую неделю приходить и проверять, все ли хорошо у Сары. В случае проблем, девушку снова заберут в шелтер. Однако ровно через неделю Сара вместе с мамой и братом улетела в Саратов. Ей обещали, что там она пойдет в колледж, ведь в Саратове у них есть родственники, и там много русскоязычных учебных заведений, в то время как в Баку такие найти трудно.
Родителям Сара поверила, потому что думала, что ситуация изменилась: «Эта неделя между шелтером и Россией — это было самое лучшее время, которое я когда-либо проводила со своей семьей. Было такое внимание, забота, понимание. Мы с отцом говорили обо всем, что я чувствовала все это время, как мне было тяжело, и он вроде бы все понимал, и я искренне поверила, что все будет нормально. Но оказывается, у них все это время был план: вывезти меня из Азербайджана».
Первые тревожные мысли у Сары появились уже в Саратове, когда мама начала подозрительно долго тянуть с началом учебы и увиливать от вопросов. Сначала говорила, что вот-вот найдет какие-нибудь курсы, затем ссылалась на то, что сейчас лето и никто не учится. А потом вообще начали переубеждать Сару и спрашивать, сможет ли дочь учиться: «Мол, для этого нужны мозги, а я типа вообще плохо училась, и поэтому мне этого не нужно».
Вместо учебы неожиданно появилась поездка к сестре в Дагестан. Особенно тревожно Саре стало, когда мама объявила ей о необходимости снова надеть хиджаб, чтобы муж сестры «ничего такого не подумал». Но мама пообещала, что они совсем скоро вернутся обратно в Саратов, и здесь она сможет ходить без хиджаба.
Через несколько дней после приезда Сары в Дагестан в дом ее сестры пришли два имама — их пригласила мать. Мужчины заявили, что в Саре сидят джинны и ей необходимо серьезное лечение. Девушка успела написать об этом сотрудникам ООН прежде чем у нее отобрали телефон, однако те уже ничем не могли помочь: в России никаких инструментов у них нет.
«Мама плакала, говорила, что ей тяжело видеть и знать, что ее дочь больна»
Следующие два месяца Сару дважды в неделю возили в Исламский центр в городе Махачкала, где девушку упорно лечили от джиннов. Имам полтора часа читал ей Коран, потом плевал в лицо, давал нюхать травы, клал на спину и сильно бил по телу длинной палкой — так, что оставались синяки. Если Сара пыталась отказаться от процедур, имам угрожал ей электрошокером. Брат бил ее, если она отказывалась ехать в центр. Родители, особенно мать, верили, что это излечит Сару от неправильных жизненных ориентиров:
«Мама искренне в это верила, она каждый раз плакала, говорила, что ей тяжело видеть и знать, что ее дочь больна. Постоянно жаловалась, почему именно я у нее такая, почему я этим заболела, почему стала такой ненормальной. Говорила, что мне это нужно, что это все не мои желания, а джинны внутри меня, и с этим надо что-то делать, с этим надо бороться.
В первые дни я пыталась ее переубедить. Я все время плакала, пыталась донести до родителей, но они смотрели на меня как на душевнобольную, мол, «как же нам тебя жаль, вот видишь, смотри, до чего тебя все это довело, тебе просто нужно вылечиться от этого». И я поняла, что смысла нет. Чем больше я пытаюсь их переубедить, тем больше они считают меня обезумевшей.
Отец со мной созванивался. Спрашивал, чувствую ли я себя хорошо, чувствую ли, что я меняюсь. В общем, все время говорил о своем, твердил свое. Каждая поездка в центр стоила где-то пять тысяч. Родителям было все равно на деньги, они действительно считали, что главное — это вылечить меня, и они готовы были продать последнее, что у них есть, лишь бы я вылечилась».
«Так я сбежала»
Все, что оставалось Саре, — это притвориться выздоравливающей, стать той самой «послушной дочерью», которой ее хотели видеть. Одновременно с этим Сара с маминого телефона связалась с СК SOS и смогла убедить мать съездить в Саратов на пару недель, чтобы повидать родственников. Там девушке приходилось внимательно наблюдать за семьей, высчитывать, когда будет подходящий для побега промежуток времени:
«Я подбирала разные дни, общалась с координатором из СК SOS. Бывало, что мы находили удобный маршрут и время, а потом получалось, что у меня вообще не выходит, потому что кто-то дома. И вот в один день племянница ушла на работу, все спят, и это было 9 утра. Я даже часы уже знала, когда мама крепко засыпает. Мы были с ней в одной комнате, она спала на кровати прямо напротив меня. И я знала, что в 9 утра она очень крепко уснет. Это был мой шанс.
Я собрала вещи, мне заказали такси и написали: «Выходи». Я не успела ничего нормального с собой взять: закинула рюкзак, у меня в руках были сапоги и куртка. Из документов взяла только российский паспорт, все остальное от меня прятали. Я открыла дверь, и от этого звука проснулась моя мать, она произнесла мое имя, а я уже просто бежала к лифту. Мне казалось, что лифт слишком долго не приходил. Я сильно нервничала, уже слышала крики мамы, она будила племянника. И я успела выбежать на улицу — слава богу, такси прямо у подъезда ждало.
Так я сбежала».
После побега Сара жила в кризисной квартире. За время жизни в шелтерах она подружилась с другими подзащитными, в том числе с Седой Сулеймановой. Покинуть страну было сложным решением — привычную среду пришлось обменять на безопасность и свободу:
«Переезда в другую страну пришлось долго ждать. Но, к счастью, я без проблем перенесла перелет. И страна, которая меня приняла, тоже прекрасная. У меня все вышло отлично. Я этому очень рада. Я решила уехать, потому что не хотела всю жизнь прятаться и бояться, что меня найдут, что за мной придут».
Так и получилось: через несколько дней после отъезда Сары из страны в кризисную квартиру СК SOS пришли сотрудники полиции. Они искали якобы пропавшую без вести Сару Бибулатову. Заявление подали родственники, хотя знали, что девушка ушла из дома добровольно.
До этого Сара дважды снималась с розыска и писала заявление, что ушла сама и не хочет возвращаться домой. Перед отъездом ее не было в розыскной базе данных. Лишь убедившись, что Сара покинула Россию, сотрудики прекратили поиски, а локацию шелтера пришлось менять.
Самым большим потрясением для Сары с момента переезда стала не адаптация к новому месту, а новости из России. В августе близкую подругу Сары Седу Сулейманову похитили питерские силовики и чеченцы в штатском из ее квартиры в Санкт-Петербурге. Седу увезли обратно в Чечню как подозреваемую в краже, затем опросили как свидетельницу и передали родственникам. С тех пор Седа не выходит на связь.
«Помню, в тот день я пришла с работы. Мне друг сказал: «Просто присядь, я тебе сейчас кое-что скажу». Я увидела эту новость, и до самого утра сидела с друзьями, ждала новостей, несколько суток я просто проплакала. Я вообще не думаю, что смогу забыть эту ситуацию. Мое моральное состояние сказало: «Пока».
Я знаю, что она никогда не подстроится под это окружение. У нее очень сильный характер, и она ни в коем случае не станет под это все подстраиваться. И тогда, и сейчас — мне очень тяжело. Особенно когда думаю, через что она сейчас может там проходить».